Наложница визиря - Страница 97

— У меня нет выбора, Мунна.

Его лицо посуровело.

— Что ты говоришь? Я мог понять, когда ты была помолвлена. Но та помолвка расторгнута.

— Теперь есть другая.

— Она ничего не значит! Я теперь это понимаю. Ты не давала никаких обещаний, Люси! Это воля другого, не твоя!

— Я приняла ее. Я — Дасана, и моя воля не принадлежит мне, — она опустила голову. — Я не больше, чем кукла, Мунна. Другой дергает за веревочки, — она отдернула руку. — Послушай, Мунна. Это мой долг перед моей семьей. Правда, ему будет принадлежать только мое тело, но не мое сердце.

— Разве у меня нет семьи? Никаких обязательств? Тем не менее я готов отказаться от всего этого ради счастья, ради любви. Ради тебя.

Люси подняла голову, словно увидела его в первый раз.

— Ты не христианин и не португалец. Мы такие разные, ты и я.

Он напрягся, лицо стало каменным.

— Предположим, я надел бы одежды фарангов и стал пить кровь, как христианин. Тогда я был бы подходящим?

— Нет! — закричала Люсинда и шагнула от него. Она отпрянула от подобной мысли.

— И я собирался отдать свое сердце тебе? Будь ты проклята, и будь прокляты все женщины! — закричал Патан в ярости.

Его словно объяло огнем. Один раз Люсинда уже видела его в такой ярости — тогда на перевале он убивал напавших на нее разбойников, и его руки были залиты их кровью. Больше не глядя на Люсинду, Патан шлепнул ладонью лошадь и вскочил на нее на ходу, а затем галопом понесся из ворот и по насыпной дороге.

— Мунна! — у Люсинды пересохло в горле, и она едва ли слышала собственные слова. Она ощутила вкус океана и поняла, что это ее собственные слезы. Потом она снова крикнула: — Мунна!

Слово эхом отдалось от стен дворца. Он уехал. Из ниоткуда появилось облако и закрыло солнце. Двор погрузился в тень.

— Я никогда не хотела этого, — прошептала она, обращаясь к пустым воротам. — Я никогда не хотела, чтобы ты менялся, дорогой Мунна, — она всхлипнула, у нее перехватило дыхание. — Возвращайся. Позволь мне тебе это сказать.

Люсинда вздрогнула, поправила юбку, глубже воткнула шпильки в волосы, потом развернулась и пошла прочь. Ее не видел никто, кроме одного человека, который только посмеивался над случившимся.

* * *

— Пока мы отсюда не уедем, почему бы тебе не поносить сари, сестра? — спросила Майя.

Они с Люсиндой пришли к широким качелям в саду леди Читры. Обе теперь лежали на спине и глядели сквозь листья мангового дерева на облака и голубое небо. Веревки по углам тихо поскрипывали. Девушки лежали так, что их головы слегка касались друг друга. От близости им обеим становилось легче. Майя рассказала Люсинде о своем разговоре с Джеральдо. После этого Люсинда рассказала Майе про Патана и про то, что произошло во дворе. Теперь у них не было секретов друг от друга.

— Я не смею об этом думать, сестра. Я должна думать о том, что есть, а не о том, что могло бы быть.

— Время еще остается.

В том месте, где голова Майи касалась ее собственной, Люсинда чувствовала легкую вибрацию при каждом слове. Это было щекотно. Люсинда улыбнулась. Когда Майя задала следующий вопрос, Люсинда почувствовала, как у нее гудит голова.

— Ты никогда не думаешь о смерти?

Вопрос Майи ее не удивил. Теперь у них обеих был мышьяк, а, когда носишь при себе яд, мысли о смерти естественны. Конечно, если бы рядом находилась леди Читра, Майя не стала бы касаться этой темы, но Читра не выходила уже несколько дней, с тех пор как пришло письмо Да Гамы.

— По правде говоря, я больше думаю об убийстве, чем о смерти, сестра, — тихо ответила Люсинда. — Но ты спросила, думаю ли я о ней… Отвечаю: да, думаю.

— Как ты ее представляешь?

Люсинда долго не отвечала. Майя ждала, затем снова заговорила.

— Я думаю, что это холод, словно тень, — Майя сделала паузу. — Так было, когда умерла моя мама.

— А что потом? — спросила Люсинда.

— Я думаю, что это сон. Какое-то время темнота. Затем ты видишь свое следующее тело. Оно сияет для тебя, освещая путь, ждет тебя. Ты надеваешь тело ребенка, как сандалию на ногу. Затем начинается другая жизнь.

— А разве нет конца? — теперь не ответила Майя. Люсинда продолжила: — Когда я умру, я хочу конца. Я хочу, чтобы меня обнимали его руки. Я хочу в последнюю минуту видеть его глаза, а своим последним дыханием почувствовать его поцелуй.

Люсинда говорила так тихо, что Майя едва слышала ее из-за скрипа качелей и веревок.

Майя протянула руку и коснулась лица Люсинды.

— Сестра, разве у тебя совсем нет надежды?

Люсинда сжала ее пальцы.

— Теперь для меня ничего не осталось, кроме смерти. Я умру или буду ходить среди живых с мертвым сердцем. Или, может, я убью.

— Кого? — спросила Майя.

— Кого бы убила ты, сестра? Кто разрушил твою жизнь?

В мыслях Майи промелькнуло полдюжины лиц.

— Я не должна так думать, — прошептала она.

— А я не должна носить сари, — ответила Люсинда. — Это то же самое: некоторые мысли слишком болезненны, чтобы их себе позволять.

Качели медленно раскачивались, сверху подрагивали ветки. Люсинда лежала в теплой одежде под дневным солнцем и стала медленно погружаться в сон.

Сквозь дремоту она услышала, как говорит Майя. Голос шел словно изнутри ее самой. Каждое слово, вибрируя в месте соприкосновения их голов, создавало яркий образ в сонном мозгу Люсинды.

— Прошлой ночью мне снился сон, — сказала Майя. — Мой дух перенесся на планету Гуру, где меня нашла моя любимая наставница. Она взяла меня за руку, и мы полетели. Она живет там наверху горы, на острове в океане из чистого молока. Небо было ясным и наполнено яркими звездами. Мы летели так высоко, что я уже думала коснуться солнца, но потом мы внезапно начали спускаться. Я думала, что мы падаем, но гуру крепко держала меня и показала на океан. Мы нырнули в молоко.