Наложница визиря - Страница 83

Люсинда покраснела.

— Вы считаете меня дурой?

— Ты видишь моего попугая? Предположим, я оставлю дверцу клетки открытой, и птица улетит. Кто из нас будет большим дураком? Сколько он протянет за пределами клетки? Он поднимется высоко в небо и упадет на землю, ослепленный солнцем.

Люсинда напряглась, распрямила спину и чувствовала себя так, как обычно во время споров с Еленой.

— Если вы думаете указывать мне, как мне следует…

— О-о, — вздохнула женщина. — Прости меня. Я говорила не про тебя.

— Вы собираетесь притворяться, будто говорили о своем попугае?

— Нет, — опуская голову, сказала Читра. — Я говорила о своей сестре, Майе.

* * *

— Конечно, это может увидеть каждый, — позднее сказал Люсинде Патан. — Она сходит по нему с ума. Ты одна не заметила этого, потому что ты слишком невинна, дорогая Люси.

Люсинда только что рассказала ему про разговор с леди Читрой. Он крутил изюм в длинных пальцах и так внимательно рассматривал его, что Люсинда поняла: он не хочет встречаться с ней взглядом.

— Я не такая уж невинная, — ответила она.

Патан поднял на нее темные глаза, и она почувствовала силу его изучающего взгляда, словно он сжимал ей сердце своими красивыми пальцами.

— Ты думаешь, это продлится вечно? — они продолжали смотреть друг на друга, не в состоянии оторвать глаз. — Я имею в виду: для Майи?

Они оба знали ответ.

— Может, продлится, — сказала она.

— Ты знаешь, что этого не может быть. Здесь, в этом старом дворце, не тронутом ветрами перемен, вероятно, действует какая-то магия, но лишь короткое время. Все равно наступит день, когда она пойдет по дороге через озеро, и в тот день в печальном, бессердечном мире на другом берегу все закончится. И ты это знаешь. Она — рабыня, — Патан грустно отвернулся. — Может, она забыла.

— Может, она хочет забыть.

Патан какое-то время молчал, рассматривая изюм, как можно рассматривать жемчуг.

— Может, тебе следует напомнить ей, Люси.

Он бросил изюм в рот и беззаботно ей улыбнулся. Но взгляд у Патана был обеспокоенным. Люси поняла это, едва посмотрев на него. Он пытался демонстрировать ту глупую храбрость, которую надеются показать мужчины, когда у них разрывается сердце. Но, как и все мужчины, Патан в результате только выглядел бесчувственным.

Она не могла видеть его таким и отвернулась.

— Мое сердце еще не высохло, как твое, Мунна. Я думаю, что она должна быть счастливой, пока может. Даже если только на миг.

— Люси, я бы сделал ее счастливой навсегда, если бы это было в моей власти. Но на пути стоит слишком многое.

— Что? — Люси посмотрела на него с вызовом, она была открытой и уязвимой. Патан не видел такого выражения ни у одной женщины. Несмотря на всю очевидную мягкость, Люси в это мгновение напоминала острие ножа и рубила словом, как рубит нож. — Что стоит на пути ее счастья?

— Крепость, дорогая Люси.

Он уже много дней использовал это более мягкое имя, и ему казалось, что оно ей подходит… Точно так же Люси начала звать его Мунна, маленький брат. Так его семья называла его много лет назад.

— Крепость, построенная, чтобы бороться против неподходящей любви.

— А когда любовь неподходящая?

Солнце отразилось от озера, и по воде словно рассыпали множество бриллиантов. Мужчина и женщина стояли в дальнем конце балкона, две тени на фоне бесконечного неба, отдельно от всех, кроме друг друга. Слышались только крики павлинов вдали, тихое позвякивание далекого колокольчика коровы и лай какой-то невидимой собаки. Их головы склонились так близко, что Патан чувствовал дыхание Люси у своего уха. Он протянул руку к ней, нашел ее ладонь, и сто темные пальцы сжали ее маленькие золотистые пальчики.

— Я хотел только сказать, дорогая Люси, что желание ее сердца недостижимо.

— А как насчет Альдо? Его желания ничего не значат?

Патан ответил со вздохом:

— Может, он ее любит. Может, он хочет быть с ней всегда, может, он хочет сделать ее своей невестой. Но даже и тогда он многое потеряет — свое имущество, свое положение. Хотя какое они имеют значение в сравнении с его любовью к ней? Он будет дураком, если станет ценить мертвое золото больше, чем живое сердце.

Люси внимательно посмотрела на Патана — в лицо человека, которого теперь называла Мунна. У Альдо не было собственности, не было положения, не было сокровищ — они оба это хорошо знали. Если у Люси раньше и возникали сомнения, то теперь она точно знала, что Патан говорил не про Майю с Джеральдо.

— Но что может сделать этот несчастный человек, Люси? Она принадлежит другому, не ему. Он может только позаимствовать время с ней или украсть его. Она никогда не может принадлежать ему по-настоящему.

— Она может отдать ему свое сердце. Этого никто у нее не отнимет. Только ей решать, кому его отдать. И свое тело. Ему надо только попросить.

Она гладила пальцами его кисть, а потом и всю руку.

— Ты говоришь это, Люси? Ты так хорошо знаешь ее сердце?

— Я знаю ее сердце, Мунна, — ее дрожащая рука подняла его руку и положила себе на грудь. Она чувствовала ее тепло сквозь шелк. — Мы не так уж отличны. Ее сердце бьется, как мое.

— Люси, это неправильно, — хрипло прошептал Патан, его глаза горели и неотрывно смотрели в ее глаза.

— Меня это больше не волнует.

В конце балкона, на фоне бесконечного неба, две тени слились в одну.

* * *

В тот день, во второй половине, Люсинда раскачивалась на качелях в женском саду, облокотившись о бархатную подушку. Ее мысли текли неотчетливыми образами, бесформенные, как тени листьев, которые дрожали на ее полуприкрытых глазах.