Наложница визиря - Страница 109

109

Когда умирала мать, Люсинда стояла у ее постели. Она видела долгий, медленный последний вздох и последовавшую за ним неподвижность. Она наблюдала, как с и так бледного лица совсем уходит цвет, как белеют губы и щеки. Она видела, как умирают нежные ткани ноздрей и языка, словно лепестки цветов на солнце. Теперь она смотрела, как дом Патана исчезает у нее за спиной, и испытывала те же ощущения, что и у постели матери. Ее словно разрывали на части, и яркий пульсирующий свет вырывали из ее сердца. От сдерживаемых рыданий у нее болело горло.

Майя притворялась, будто ничего не видит.

Солнце поднялось выше, и безоблачное небо давило на них тяжелым грузом. Дорога становилась суше. Носильщики шаркали по ней, поднимая облака пыли. Когда они стали подниматься в гору, виноградники закончились. Дорога стала желтой и голой, а земля — каменистой и необработанной. Тени не было. Вскоре у путешественников уже болели глаза и им хотелось снова увидеть прохладу и зелень Коннура.

На обед они остановились у огромного, частично треснувшего валуна величиной с дом. Паланкин поднесли прямо к каменной стене, чтобы воспользоваться той малой тенью, которую давал камень. Жара усиливалась. Казалось, воздух вокруг камня дрожит от зноя.

— Мы немного побудем здесь. Подождем, пока жара спадет, — сказал Да Гама.

Все ели мало. Носильщики прижались к основанию каменной стены. Джеральдо нашел затененную нишу и свернулся внутри, чтобы вздремнуть.

Люсинда вспоминала прохладный шелк сари, которое носила в Бельгауме. К ее горячей коже прилипла пыль. Майя молчала, пребывая в спокойном и невозмутимом состоянии, в котором обычно находилась во время путешествия. Девушки не разговаривали и не поднимали головы. Время от времени Майя переворачивала страницы «Гиты». Люсинда смотрела на нее с завистью. Наконец она легла на подушки в паланкине и попыталась заснуть.

Примерно через полчаса она увидела, как к паланкину приближается Да Гама.

— Это твое, — сказал он Майе и протянул ей тряпичный мешочек.

Говорил он хрипло и с явным напряжением. Казалось, он чувствует себя очень неловко. Люсинда никогда раньше не видела его в таком состоянии. Она притворилась, будто пошевелилась во сне, а сама поменяла положение так, чтобы лучше видеть происходящее. Матерчатый мешочек, который Да Гама опустил Майе на колени, был тем же самым, который Люсинда видела в Вальпой. В нем лежал свадебный головной убор.

Когда Майя собралась его открыть, Да Гама опустил толстые пальцы ей на руку.

— Ты мне веришь?

— Конечно, Деога.

— Этот мешочек — я имею в виду то, что в нем, — хотят заполучить евнухи. Не тебя.

— Это все, что у меня осталось от мамы… от моего прошлого. Если они это заберут, то заберут и меня.

Рука Да Гамы сжала ладонь Майи, и Люсинда поняла, что он влюблен. Это было такое неожиданное открытие, что она чуть не села. Да Гама казался Люсинде очень старым, а Майя такой молодой, но она видела, что его сердце замирает. Он страдает по ней! И она поняла, что он робок и неуверен — он, в его-то возрасте! Люсинда подумала, видит ли Майя это так же ясно, как она сама.

— Мне не нравится роль, которую меня заставляют играть, — он говорил хрипло. — Я делаю все, что могу. Но…

— Мы все должны играть наши роли, Деога. Так говорит моя книга… — Майя кивнула на «Гиту» на пальмовых листьях. — Это песнь самого Бога: играй роль, которую дает тебе Бог, зная, что Он живет в каждом сердце.

Ее лицо было не невинным, а понимающим, лицо человека, который прошел испытания, но не очерствел и не обозлился.

Да Гама не мог выдержать сочувствия в ее спокойном взгляде, который она не отводила, отвернулся, что-то пробормотал, заикаясь, потом пошел прочь.

Несколько мгновений спустя Люсинда села. В двадцати ярдах от них Да Гама рубил кулаком воздух, повернувшись спиной к паланкину. Они слышали, как он ругается.

— В чем дело? — спросила Люсинда.

Майя кивнула на мешочек. Люсинда поняла, что она не так спокойна, как казалась вначале.

— Можно мне посмотреть? — Люсинда взяла мешочек и начала раскрывать.

— Не надо… не сейчас, — спокойствие Майи полностью исчезло. — Нет, не обращай внимания на то, что я говорю. Смотри…

Выражение ее лица поставило Люсинду в тупик. Наконец она развязала узел и частично вынула украшенный драгоценными камнями головной убор, который видела в Вальпой.

— Хватит… достаточно, — Майя взглянула на украшение, потом отвернулась. — Я никогда не видела его на солнечном свете. Пожалуйста, убери его назад.

— При свете лампы оно кажется более роскошным. На солнце оно выглядит…

— Дешевым и фальшивым, — сказала Майя, заканчивая ее мысль. — Дети живут в созданном ими мире. В том, в который они хотят верить. Я больше не буду ребенком. Убирай назад.

Люсинда сделала то, о чем просила Майя.

— Все эти годы, — тихо заговорила Майя, — я верила в фантазию. Что мне на самом деле отдала мама? Фальшивые бриллианты и сломанный меч. Если хиджры хотят это иметь, то пусть забирают. Пусть забирают и меня. Мне теперь все равно, — она посмотрела на Да Гаму, который все еще продолжал в ярости вышагивать из стороны в сторону. — Но я думала, что где-то в этом мире все еще остается… добро.

Она замолчала.

— Ты надеялась на добро, сестра. Как и я… — Люсинда вернула мешочек Майе, затем коснулась ее руки. — Я думаю, что мы были очень глупыми, ты и я.

* * *

Через пару часов после того, как солнце достигло зенита, Да Гама снова заставил всех тронуться в путь. Теперь дорога шла вверх, все время вверх, а солнце палило неумолимо. Тени по-прежнему не было. Носильщики молчали и тяжело дышали.

109