Ни одна из двух женщин не хотела видеть мужчину, который там стоял.
— От такой встречи человек может лишиться уверенности в себе, — сказал Джеральдо, взглянув на их лица. — Я передал ему твое послание, — тихо сказал он Люсинде. — Как я и обещал тебе, я в точности повторил твои слова.
— И что?
— Он ничего не ответил.
Для Люсинды все закончилось. Может, прошла всего секунда, а может и час, прежде чем она снова обрела способность думать. Наконец, ей удалось заговорить.
— Он ничего не сказал?
— Ничего, моя дорогая кузина. Он казался… взволнованным, — Джеральдо бросил взгляд на Майю, которая смотрела только в книгу, потом взял руку Люсинды и поцеловал ее. — Он не понимает, от какого сокровища отказался.
— Мужчины — дураки, — сказала Майя, не поднимая головы.
— Да, — ответил Джеральдо, которому явно было неуютно. — Да, мы дураки.
Он кивнул Люсинде и вышел.
В ту ночь, вместо того чтобы спать, Майя с Люсиндой лежали на низких кроватях и разговаривали в темноте. Шахин вместе с ужином принесла новость: они уедут из Коннура завтра и, вероятно, встретятся с Да Гамой, Викторио и Слиппером к закату. И поэтому девушки разговаривали в темноте, как сестры, которым вскоре предстоит расстаться.
Они вспомнили, как впервые увидели друг друга в паланкине, как встретились с Да Гамой, Джеральдо и Слиппером. Они вспомнили Сильвию и долгие объятия брата Фернандо. Они вспомнили разбойников, смелость Да Гамы и Патана. Люси немного поплакала.
Они говорили о Бельгауме и странной магии этого места — о снах Майи, слепой Читре и Лакшми и о дворце на озере. А когда они заговорили о Джеральдо, заплакала Майя.
Они думали о том, что теперь с ними случится, и эти мысли были мрачными. Майя гадала, что с ней собираются сделать евнухи. Она боялась говорить о том, чего ждет.
Люсинда попыталась представить тио Викторио, постаревшего на десять лет с момента их последней встречи. Затем она вслух стала размышлять о том, что означает быть его невестой.
Думать о подобных вещах было трудно, и они чувствовали, как их зовет сон. В темном холодном ночном воздухе они слышали одинокий голос, поющий какую-то странную заунывную песню.
— Это с кладбища, — сказала Люсинда.
Песня лилась, словно звук разрывающегося сердца, далекий голос то дрожал, то снова набирал силу, он был полон печали и торжества. Смерть казалась близко, как незваный гость.
Наконец одна из них произнесла слово «яд». После этого они не могли спать.
Они стали шептаться, эти две женщины, такие молодые и полные жизни. Им приходили в голову ужасные мысли. Больно ли умирать от мышьяка? Сколько придется страдать? Что принесет наибольшее успокоение: отравить другого или совершить самоубийство?
А если предстоит умереть другому, кто заслуживает смерти больше всех?
Наконец они заснули, и снились им яд и смерть.
Проснувшись, они узнали, что приехал Да Гама.
Шахин принесла новость с завтраком. Поставив поднос, она открыла ставни. В комнату проникло яркое утреннее солнце. Она велела девушкам побыстрее вставать с кровати и сказала, что Да Гама ждет во дворе. Он определенно ей нравился, хотя был фарангом и она никогда не встречалась с ним раньше. Может, Патан сообщил ей о своей привязанности к Деоге. Уходя, она снова сказала, чтобы девушки поторопились.
То ли из-за возбуждения Шахин, которое освещало ее кислое лицо и преображало его, то ли из-за яркости утра ночные опасения рассеялись. Они бегали, как дети, умывались, одевались, паковали немногочисленные вещи, завтракали, а потом, держась за руки, выбежали на веранду.
— Мои дорогие дочери! — воскликнул Да Гама при виде их. Он раскрыл объятия, как мог бы сделать отец, они побежали к нему и обняли его. Затем он отступил назад и оглядел их, качая головой.
— Что случилось, Деога? Что не так? — спросила Майя.
Она никогда не видела его лицо таким обеспокоенным. Пожалуй, она вообще редко видела человека с такой болью на лице.
— О, ничего, ничего, — отворачиваясь, ответил Деога. — Я так счастлив вас видеть!
— Мы знаем, почему ты плачешь, — сказала Люсинда. Майя с удивлением посмотрела на нее и увидела, что лицо Люсинды напряглось, а глаза прищурились. — Мы тоже плакали.
Да Гама смотрел на Люсинду, а, когда заговорил, его голос дрожал:
— Вы ничего не знаете обо мне, как и о моих слезах, — внезапно он помрачнел и добавил хриплым голосом: — Забирайтесь в паланкин. Мы отправляемся.
— Патан поедет с нами? — спросила Майя.
— Не думал, что тебя это будет беспокоить, дочь, — Да Гама покачал головой. — Не с нами. Он сказал, что поедет позже, на лошади. Похоже, ему не нравится наше общество.
Патан наблюдал эту сцену с веранды. Он прошел вперед только после того, как женщины разместились в паланкине, и приблизился сзади, чтобы они его не видели.
Да Гама понял его тактику и отправился к нему.
— Что произошло между вами?
— Ничего, Деога. У них и так сумятица в душе из-за этого отъезда. Зачем еще мне добавлять беспокойства?
Да Гама уставился на Патана, затем поднял руки, словно показывая: пусть тайны бурака останутся при нем.
— Очень мило с твоей стороны предоставить мне твой паланкин и носильщиков. Я думал нанимать их в Бельгауме. Я не ожидал так скоро встретиться с тобой.
— Ничего не нужно объяснять. Это самое меньшее, что может сделать друг. Просто хорошо относись к носильщикам, как ты бы относился к собственным слугам.
Да Гама рассмеялся.
— Нет, я буду относиться к ним даже лучше! — и снова он вопросительно посмотрел на Патана. — Ты уверен, что с тобой все в порядке?